О. Мандельштам. Стихи о любви
Из стихов, посвященных О. Н. Арбениной
Ольга Арбенина — актриса и художница, которой Мандельштам был увлечен в 1920 году. Ей посвящен, кажется, самый большой его любовный цикл. Если в немногих любовных стихах десятых годов чувство у Мандельштама почти бесплотно и воспринимается в основном через литературные сопоставления, то в «арбенинском» цикле оно становится все более земным, почти плотским, не утрачивая высокой символичности литературных ассоциаций.
* * * Чуть мерцает призрачная сцена, Хоры слабые теней, Захлестнула шелком Мельпомена Окна храмины своей. Черным табором стоят кареты, На дворе мороз трещит, Все космато — люди и предметы, И горячий снег хрустит. Понемногу челядь разбирает Шуб медвежьих вороха. В суматохе бабочка летает. Розу кутают в меха. Модной пестряди, кружки и мошки, Театральный легкий жар, А на улице мигают плошки И тяжелый валит пар. Кучера измаялись от крика, И храпит и дышит тьма. Ничего, голубка, Эвридика, Что у нас студеная зима. Слаще пенья итальянской речи Для меня родной язык, Ибо в нем таинственно лепечет Чужеземных арф родник. Пахнет дымом бедная овчина От сугроба улица черна. Из блаженного, певучего притина К нам летит бессмертная весна, Чтобы вечно ария звучала: «Ты вернешься на зеленые луга», И живая ласточка упала На горячие снега. 1920
Здесь еще довольно много античных реминисценций: Мельпомена — муза трагедии; «хоры слабые теней» — хоры теней из оперы Глюка «Орфей»; Эвридика — (миф.) жена певца Орфея. Когда она умерла, Орфей спустился за ней в царство мертвых; восхищенная его пением Персефопа разрешила ему увести жену с условием, что он не оглянется на нее и не заговорит с ней, пока не выйдет на дневной свет. Орфей нарушил это условие и потерял Эвридику навсегда. Образ Эвридики стал символом нежной любви, верности и безвозвратности потери. Певучий притин — здесь в смысле оперы «Орфей» (притин — полуденное солнцестояние, южный край). «Ты вернешься на зеленые луга» — ария Орфея в опере Глюка. Ласточка в стихах Мандельштама — символ трепетности, певучести и беззащитности жизни. Однако символика мифа здесь неразрывно переплетена с достоверными деталями быта, взятого, правда, скорее в пушкинско-онегинской, чем в современной поэту интерпретации.
* * * За то, что я руки твои не сумел удержать, За то, что я предал соленые нежные губы, Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать. Как я ненавижу пахучие, древние срубы! Ахейские мужи во тьме снаряжают коня, Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко, Никак не уляжется крови сухая возня, И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка. Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел? Зачем преждевременно я от тебя оторвался? Еще не рассеялся мрак и петух не пропел, Еще в древесину горячий топор не врезался. Прозрачной слезой на стенах проступила смола, И чувствует город свои деревянные ребра, И хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла, И трижды приснился мужьям соблазнительный образ. Где милая Троя? Где царский, где девичий дом? Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник. И падают стрелы сухим деревянным дождем, И стрелы другие растут на земле, как орешник. Последней звезды безболезненно гаснет укол, И серою ласточкой утро в окно постучится, И медленный день, как в соломе проснувшийся вол, На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится. 1920
Несмотря на то, что стихотворение построено на образах гомеровской «Илиады» (конь, которого запрягают ахейские мужи, — несомненно, троянский конь вероломства и обмана; Приам — троянский царь), в нем слышится тяжелое дыхание истинной страсти и не «возня крови», а ее смертельно нахлынувший приступ, нерассуждающий, темный, губительный. Примечательно смешение образов античности с иными — восходящими то ли к древнерусской, то ли к раскольничьей старине.
Читать дальше — О. Мандельштам. Стихи о любви - стр. 5